Проект: Клон Гитлера - Страница 28

О чём он думал в свои последние месяцы и недели? О чём сожалел? Возможно, с ностальгической тоской вспоминал узкие улочки родной Риги, мощенные средневековым булыжником, уютное кафе напротив их семейной аптеки, больше похожей на табачную или антикварную лавку, так как в неё часто заходили не только за микстурами и пилюлям, а чтобы узнать последние городские новости от хозяина или других знакомых посетителей, купить свежую газету (периодика была традиционной частью их ассортимента). Возможно, Майэр теперь всё чаще сожалел о том дне, когда, нарушив естественный ход событий, изменил семейному делу. Недаром родители с детства учили маленького Сашу, что не надо мечтать об иной судьбе, чем та, которая положена тебе от рождения. Подняв мятеж против предначертанного на линиях своей ладони будущего, последующие годы он только расплачивался за свой выбор.

Теперь то Александр Эрнстович должен был осознать это вполне отчётливо. Неприятности начали преследовать его с самого окончания университета. Блестящая карьера флотского офицера только поманила его и тут же предала: молодого врача назначили на старый броненосец береговой охраны балтийского флота. Корабль крайне редко выходил в море, а о дальних походах и вовсе думать было нечего. Да и жалованье у младшего офицера было весьма скромное, так что вожделенную популярность у молоденьких институток молодой лейтенант завоевать так и не сумел. Да чего там говорить, если даже перезрелая и не слишком притязательная содержанка ему была не по средствам. От скуки портовой жизни и однообразной служебной рутины Майэр вскоре заболел странной нервной болезнью, выражающейся в потере интереса к жизни. Целыми днями он валялся на койке в съёмной квартире, стал манкировать службой, например, мог не явиться на обязательное утреннее построение экипажа.

В конце концов, корабельное начальство изыскало средства от него избавится. На какое-то время Майэра назначили на должность младшего хирурга в кронштадтский военный госпиталь, но и оттуда его скоро выгнали. На этот раз в полную отставку. В более доходный и вольный торговый флот отставного лейтенанта с сомнительным послужным списком не взяли. Так что оставалось попробовать себя на земской службе. Но в качестве врача в небольшом провинциальном городке нижегородской губернии Майэр тоже себя проявить не сумел.

Правда, вначале всё как будто бы складывалось хорошо. Местной публике отставной офицер-медик приглянулся своей тихой скромностью и огромным желанием услужить и понравиться. Даже окрестные крестьяне вскоре стали именовать нового врача не иначе как с почтительной приставкой «наш». Приехав на место службы на наёмном ямщике с тремя десятирублёвыми ассигнациями в кармане и имуществом, умещающимся в небольшом саквояже, уже через год практики Майэр смог купить полдома на кирпичном фундаменте, нанять прислугу и даже завести собственный выезд. Он уже стал мечтать о выгодной женитьбе на одной из местных купеческих наследниц, как неожиданно грянул скандалище о незаконном аборте.

Перед этой красивой статной женщиной — женой управляющего кирпичными заводами скромный врач всегда благоговейно робел. Она восхищала его своей гордой красотой римлянки и свободой говорить и делать решительно всё, что ей вздумается. И когда однажды ночью его недостижимая богиня тайно пришла одна к нему в дом и потребовала, нет, не попросила, а именно потребовала избавить её от неосмотрительно нажитого плода любви, он просто не посмел ей отказать. За что и поплатился, потеряв не только дом, экипаж и практику, но и само медицинское звание. Так что через полгода горестных скитаний неудавшийся офицер и земский врач был уже рад начать жизнь заново в малопочтенном качестве служителя морга при одной из питерских больниц. И прозябать бы ему до конца своих дней в этой полуподвальной пристройке красного щербистого кирпича, расположенной в глубине больничного парка, если бы не встреча с фантастически талантливым и столь же фантастически честолюбивым самородком, тоже сосланным в этот подвал с институтской кафедры Петербургского университета.

Этого человека звали Пётр Антонович Самойлов. История умалчивает, за какие грехи он был лишён кандидатского звания и возможности официально заниматься наукой, но даже при коротком знакомстве с ним любому становилось понятно, что столь неуживчивого и вздорного человека (правда, как и столь же талантливого) ещё надо было поискать. Едва оказавшись в месте своего изгнания, Самойлов сразу же умудрился насмерть разругаться с местным начальством, санитарами и даже с безобидным и тихим алкоголиком-сторожем. Его возненавидели даже больничные собаки (!), всегда яростным лаем провожая через сад до самых дверей морга. Единственный, у кого с ним сложились дружеские отношения, был Майэр. Александр Эрнстович давно и остро страдал от собственного одиночества, ибо новые сослуживцы сторонились его, как человека непонятного им и не очень общительного. Самойлов сразу это понял и великодушно предложил местному изгою свою дружбу и научное соавторство. Дело в том, что, будучи таким же отверженным, Пётр Антонович сразу же стал мечтать о возвращении в научное сообщество, но не просто о возвращении в большую науку, а непременно триумфальном. Для этого требовалось потрясти основы каким-то фантастическим открытием.

В те годы наука и практика реанимации находились ещё в зачаточном состоянии. Эффективные приборы и фармакологические препараты ещё были в будущем, а накопленных за века знаний было явно недостаточно, чтобы сделать оживление человека обычной частью медицинской практики. Между тем отдельные факты успешного оживления умирающего были известны ещё с древних времён. Ещё греческие эскулапы умели возвращать к жизни находящихся без сознания воинов методом вливания в их жилы крови других людей или животных, массажем сердца и т. д.